href="ch2-338.xhtml#id433" class="a">[338]. В Комиссии по помощи голодающим Молотов заседал раз в два дня. Голодающие губернии были освобождены от государственных хлебных сборов, организовывалась поставка хлеба по тем направлениям, по которым его раньше в России не возили, — из Нечерноземья на юг и восток.

Голод 1921–1922 годов унес больше пяти миллионов жизней и стал последним отзвуком катастрофы Гражданской войны. С началом нэпа производство начало быстро расти. Совнарком разрешил создание частных предприятий с числом занятых не более двадцати человек, началась сдача в аренду небольших предприятий. Вкупе с заменой продразверстки на продналог и госинвестициями в восстановление промышленности это позволит за год почти удвоить производство. Михаил Булгаков, переселившийся в Москву осенью 1921 года, рассказывал: «В Москве есть все: обувь, материи, мясо, икра, консервы, деликатесы — все! Открываются кафе, растут как грибы… Цены сообщить невозможно, потому что процесс падения валюты принял галопирующий характер, и иногда создается разница при покупке днем и к вечеру»[339].

В 1921 году эмиссия составила 16 триллионов, а в 1922-м — около двух квадриллионов рублей. Во время очередной беседы один на один Ленин поделился своими мыслями с Молотовым, который вспоминал: «В те времена никто уже не расплачивался рублями и копейками. За извозчика на вокзал, например, приходилось расплачиваться столькими-то сотнями тысяч, а то миллионами рублей, причем миллионы иронически называли “лимонами”». Положение было такое, что и на «лимоны»-то много не купишь; на рынке, где чем только не торговали, предпочитали за хлеб и картошку получить пиджак, кофту, вязаный платок, ботинки. Такого рода товарообмен был в большом ходу.

«Вот Преображенский предлагает решить вопрос о деноминации. Возможно, что придется это сделать. Но надо продумать дело хорошенько, прежде чем решить… Сделай самую малую оплошность, сколько-нибудь отягчающую нынешнее положение, и построенное нами здание может рухнуть, рассыплется, как карточный домик… Только в конце года было принято решение о проведении финансовой реформы и деноминации, и это сыграло свою положительную роль (как известно, обмен на новые рубли был в этот период произведен дважды, в конце 1921 года и в конце 1922 года, что в итоге дало такой результат: один рубль 1922 года заменил 1 миллион рублей в середине 1921 года)»[340]. Финансовая реформа была проведена наркомом финансов Сокольниковым (Бриллиантом) при непосредственной помощи Николая Кутлера, бывшего министра земледелия в кабинете Витте. Именно по его рекомендациям был воссоздан Госбанк, выпущена новая валюта — золотые рубли, или червонцы.

В конце 1921 года Ленин дал слабину. Мучили головные боли и бессонница, возможно, он перенес серию микроинфарктов. За этим последовало предписание врачей: воздержание от работы. Ленин взбунтовался и добился уменьшения нагрузки, а не ее полной отмены. Эпизодически он продолжал появляться в Кремле. Его приоритеты просматривались в ложившихся на стол Молотова посланиях из Горок, которые становились все более жесткими, раздраженными и безапелляционными: предотвращение эксцессов свободного рынка, реконструкция репрессивного аппарата, развертывание антицерковной кампании, искоренение эсеро-меньшевистской оппозиции, меры против интеллигенции, выход из международной изоляции.

Вновь ленинские письма запестрели предложениями об ужесточении репрессий. 20 февраля 1922 года на стол Молотова легла копия письма Ленина наркому юстиции Курскому: «Усиление репрессий против политических врагов Соввласти и агентов буржуазии (в особенности меньшевиков и эсеров); проведение этой репрессии ревтрибуналом и нарсудами в наиболее быстром и революционно-целесообразном порядке; обязательная постановка ряда образцовых (по быстроте и силе репрессии)»[341]. Бурную ярость Ленина вызвало появление сборника статей ведущих русских философов Бердяева, Степуна, Франка «Освальд Шпенглер и закат Европы». Книгу Ильич назвал «литературным прикрытием белогвардейской организации»[342]. Если в 1921 году Ленин призывал Молотова «избегать, безусловно, всякого оскорбления религии»[343], то в январе — феврале 1922 года он добивался принятия постановлений Политбюро и ВЦИКа об изъятии церковных ценностей и объявил борьбу с религией работой всех государственных учреждений.

Ленин все больше разочаровывался в нэпе. «Величайшая ошибка думать, что нэп положил конец террору. Мы еще вернемся к террору и к террору экономическому»[344]. 6 марта 1922 года, впервые после долгого перерыва появившись на публике (на Всероссийском съезде металлистов), он ошеломил собравшихся несколько раз повторявшимися заявлениями о том, что «отступление в смысле того, какие уступки мы капиталистам делаем, закончено… наше экономическое отступление мы теперь можем остановить. Достаточно»[345]. Молотов, как и многие другие, был вдохновлен: «Доклады и статьи Ленина с первых месяцев 1922 года — это новый и поистине могучий взлет орла, который со своей высоты видит и, можно сказать, не только видит, но и чувствует новые, увлекающие вперед, светлые перспективы. Кто пережил это время, всегда будет помнить, как воодушевляли, как всех нас поднимали эти боевые ленинские призывы — “достаточно отступать”, “отступление окончено”, и, значит, — как ни строги ленинские требования учиться новому, преодолевать все и всякие бюрократические привычки и замашки, — значит, мы уже вступили в новую полосу подъема, стоим на верном, надежном и твердом пути строительства социализма… Большевики выше подняли головы! В наши жилы влился свежий приток красной, большевистской, крови»[346].

Путаные и до истерики взвинченные речи Ленина на состоявшемся весной 1922 года XI съезде, в которых он провозгласил концепцию обострения классовой борьбы («борьба с капиталистическим обществом стала во сто раз более ожесточенной и опасной») и несколько раз обещал поставить к стенке и расстрелять из пулеметов эсеров и меньшевиков как «худших и вреднейших элементов белогвардейщины»[347], встретили восторженно. Впервые Ленина на партийном форуме никто не критиковал. Не было ни одного голоса против «остановки отступления».

Но внутрипартийные разногласия никуда не исчезли, в полной мере проявившись при обсуждении доклада об оргработе, с которым 28 марта выступил Молотов. Рязанов (Гольдендах) нашел, что Ленин «преподносил нам сегодня нечто вроде сахарных пряников, тогда как Молотов нам преподнес нечто вроде бича или плети». Троцкий воспользовался случаем, чтобы в очередной раз поставить вопрос об обуздании партаппарата, очищающего руководящие органы от его сторонников[348]. Молотов в ответном слове был само хладнокровие и просто проигнорировал критику. А аргументы Троцкого отверг, заявив, что перемещения партработников осуществлялись по деловым соображениям[349].

При выборах нового ЦК в проекте его состава после фамилий Молотова и Куйбышева в скобках было написано «секретарь». А после фамилии Сталина — «Генеральный секретарь». Кадровые решения съезда были закреплены 3 апреля на пленуме ЦК. В полноправные члены ПБ добавились Томский и Рыков. Предложенная Каменевым на пост генсека кандидатура Сталина не встретила возражений. На следующий день «Правда» сообщала: «Избранный XI съездом РКП Центральный Комитет утвердил Секретариат ЦК РКП в составе: